"Записано Дэвидом Талботом, Верховным главой Ордена Таламаска, со слов Лестата де Лионкура 26 февраля 1986 года.

Пианист - не стану называть его имени, иначе вы, чего доброго, заведете на него отдельное дело, - был моим смертным увлечением, не первым и не последним. В основном он годился только на то, чтобы досаждать Луи не Пуант дю Лаку, однако он обладал своеобразной болезненной красотой и играл на фортепьяно вполне сносно (впрочем, виртуозом я его не назвал бы). Он был ослеплен моим блеском, да и я, не скрою, привязался к нему, так что под конец мы проводили все больше времени вместе.

Луи приходил от нашей связи в бешенство, и эта ревность мне льстила, а Клодия словно бы не замечала музыканта, что меня раздражало. Таким образом, между нами установилось определенное равновесие.

Что произошло дальше, тебе известно. Луи описал это на удивление правдоподобно, во всяком случае, с его точки зрения. Я не буду вдаваться в подробности, о которых мне даже сейчас неприятно вспоминать. Скажем только, что в один прекрасный вечер я не явился на назначенное музыканту свидание, должно быть, это его расстроило; когда же выяснилось, что я исчез из города, он заволновался.

Когда я пришел в себя, то попытался добраться до города; я направлялся к тому единственному существу, которое было обязано мне до такой степени, что не стало бы задавать вопросов. Однако, когда я оказался у него под окном, меня охватили сомнения: я представил себе, насколько ужасен мой вид, и подумал, что страх и отвращение могут оказаться сильнее былой преданности, увлеченность блистательной оболочкой мгновенно исчезнет, и тогда у меня будет один только выход: убить его.

Предаваясь этим раздумьям, я внезапно почувствовал неподалеку чье-то присутствие, явно не человеческое; поскольку других вампиров в Новом Орлеане оказаться не могло, это был либо Луи, либо Клодия; а раз то существо ступало совершенно беззвучно, то это определенно была Клодия. От этой мысли мне стало не по себе, я покачнулся и оперся о ставни, к счастью, они даже не скрипнули; и в тот момент я услышал, как приоткрылась дверь.

Я прильнул к ставням и попытался разобраться в происходящем. Музыкант сидел за инструментом, его лицо раскраснелось, он явно был нездоров и по обыкновению принял опий, к которому пристрастился уже давно. На его шее отчетливо горели алые воспалившиеся рубцы.

В своем одурменном состоянии он и не заметил, как сзади к нему подкралась крохотная фигурка, как она приподнялась на цыпочки и впилась ему в горло острыми зубками; он просто потерял сознание. Моя Клодия! Как всегда, она была прелестна в своем детском платьице и атласных туфельках, однако на ее лице застыло сосредоточенное выражение, словно у ученого, проводящего эксперимент.

Она оттащила бессознательное тело моего друга к камину и уложила его на ковер. Меня охватил такой ужас, что я не смог бы пошевелиться, даже если бы захотел. Я чувствовал, что знаю, что сейчас произойдет. Так и случилось.

Клодия наклонилась и приложила ухо к его груди, желая проверить, бьется ли сердце; потом она отпила еще крови и снова послушала, как стучит сердце. Так продолжалось несколь раз, пока результат не удовлетворил ее, и тогда она прокусила зубами свое запястье и прижала его к белым губам музыканта. Она пыталась передать ему свою кровь, видимо, не забыв, как я, дразня ее, говорил, что из него получится отличный вампир.

Прошло несколько мгновений, показавшихся мне вечностью, и музыкант зашевелился. Он открыл глаза, посмотрел вокруг безумным взглядом и вцепился в руку Клодии, выпивая из нее все соки. Она вскрикнула, из последних сил вырвалась и отпихнула его, потом отскочила в угол и, вся дрожа, уставилась на свое детище.

Пианист пытался подняться с пола и дотянуться до нее, должно быть, так выглядел и я, когда она вонзила в меня нож; и точно так же она стояла и смотрела на меня со смесью отвращения, удовлетворенности и любопытства. Но подняться он не смог - ее крови было слишком мало, и он так и остался лежать на полу трепещущим уродливым полутрупом.

Я пошатнулся, снова задел ставни и на этот раз они скрипнула; Клодия вздрогнула и направилась к окну. Рисковать дальше я не мог и, собрав все силы, скрылся в глубине сада.

Оттуда я увидел, как распахнулось окно и показалось встревоженное личико Клодии. Я отполз еще дальше и выкопал себе могилу. Лежа под землей, я видел в своем воображении кошмарные превращения и метания своего друга, и дал себе зарок, что завтра первым же делом уничтожу это чудовище, чего бы мне это ни стоило.

На следующий вечер я выполз из-под земли и подошел к дому. Вокруг, насколько я мог судить, не было ни души; внутри - тоже. Я пробрался в дом и осмотрел его, но не обнаружил никаких признаков чьего бы то ни было присутствия. Значит, либо Клодия сама вчера его уничтожила, либо он выбрался отсюда сам. На память пришли рассказы парижских вампиров о неудачно созданных обезумевших вампирах. Делать было нечего - нужно предупредить Луи.

И я отправился на Рю Руаяль, рассчитывая застать Луи одного, зная в глубине души, что он не поднимет на меня руку. Но мои расчеты не оправдались: на балконе нашей квартиры я увидел Луи и Клодию, показывающую на что-то рукой. Я взглянул в том же направлении - там стоял оживший музыкант, пристально глядя на наш балкон. Я попытался прочесть его мысли, но в голове его было пусто, я увидел только ненависть, всепоглощающую ненависть. И тогда я, потеряв голову, кинулся к воротам дома с криками: "Луи, Луи!" Но идиот Луи думал только о том, что я захочу отомстить Клодии, и не нашел ничего лучше, чем наброситься на меня, дав тем самым музыканту возможность отыграться на Клодии. В этом весь Луи."

***

Лестат пожал плечами и замолчал, а затем широко улыбнулся, давая понять, что больше ничего не скажет.

- Почему же ты не рассказывал об этом до сих пор? - спросил я, закрывал блокнот. - И почему рассказал об этом сейчас?

- Меньше всего на свете мне хочется обсуждать эту тему с Луи, - ответил Лестат, - но, думаю, кто-то должен узнать правду. В конце концов, ей все же удалось создать вампира, пусть даже и на одну ночь